Неточные совпадения
Существует вечный
конфликт Христа — Богочеловека и Кесаря — человекобога.
В прошлом были трагические
конфликты, которые зависели от бедности и необеспеченности жизни, от предрассудков сословий и классов, от несправедливого и унизительного социального строя, от отрицания свободы.
Конфликт неустраним и тогда, когда церковь оппортунистически приспособляется к государству.
Трагизм человеческой жизни прежде всего не в
конфликте добра и зла, а в
конфликте положительных ценностей.
Конфликт создается ложными притязаниями науки на верховенство над человеческой жизнью, на способность авторитетно разрешать вопросы религии, философии, морали, на способность давать директивы для творчества духовной культуры.
Два великих принципа жизни — свобода и любовь могут вступить в
конфликт.
Поэтому считают неизбежным
конфликт.
Можно даже было бы сказать, что чистый внутренний трагизм человеческой жизни не был еще выявлен, т. к. в трагизме прошлого слишком большую роль играли
конфликты, порожденные социальным строем и связанными с этим строем предрассудками.
Конфликт христианства и империи был
конфликтом духа и кесаря, которого не могло быть в дохристианском языческом сознании.
Коммунизм, совершенно также и фашизм, отрицает трагический
конфликт личности и общества.
Трагические
конфликты Антигоны и Креона все-таки связаны с социальным строем и социальными предрассудками, так же как и трагическое положение Ромео и Джульетты, драма Тристана и Изольды.
Этот
конфликт признается свойственным лишь обществу, состоящему из классов.
Внешние источники трагических
конфликтов могут быть устранены социальным строем, более справедливым и свободным, преодолением предрассудков прошлого.
И мой отказ от свободы перед
конфликтами жизни может быть лишь актом свободы.
Это действительно создает
конфликт, но не точная наука.
Это нисколько не затрудняет науки в точном смысле слова и не создает никакого
конфликта.
Этот
конфликт существует и сейчас.
Такое же противоречие и
конфликт может быть между свободой и любовью, между любовью и справедливостью и т. п.
Так представляется, если оставаться на поверхности, но на большой глубине этот
конфликт совершенно устраняется только в Царствии Божием.
Пафос свободы создал во мне и внутренний
конфликт, прежде всего
конфликт свободы и жалости, который я считаю основным.
Страдание, радость, трагический
конфликт — источник познания.
Конфликт жалости и свободы.
Но размышляя о своей борьбе за свободу, я должен признать, что эта борьба часто увеличивала мое одиночество и мой
конфликт с окружающим миром.
Лучше всего я себя чувствовал при
конфликте, тогда мысль моя достигала наибольшей остроты.
Мне иногда думается, что эту книгу я мог бы назвать «Мечта и действительность», потому что этим определяется что-то основное для меня и для моей жизни, основной ее
конфликт,
конфликт с миром, связанный с большой силой воображения, вызыванием образа мира иного.
Существует трагический
конфликт истории, исторического процесса, и личности, личной судьбы.
Чувство этого
конфликта — основное мое чувство.
Но самые моменты созерцания не знают борьбы,
конфликта, мучительного противления и затруднения, эти состояния преодолеваются.
Это создало для меня целый ряд
конфликтов.
Природа любви-эроса очень сложная и противоречивая и создает неисчислимые
конфликты в человеческой жизни, порождает человеческие драмы.
Меня это всегда отталкивало и привело к
конфликту с В. Ивановым.
Этот
конфликт достиг для меня особенной остроты в истории с Г. П. Федотовым, которого хотели удалить из Богословского института за статьи в «Новой России», в которых видели «левый» уклон.
Я много писал о событиях времени, постоянно производил оценку происходящего, но все это, употребляя выражение Ницше, было «несвоевременными размышлениями», они были в глубоком
конфликте со временем и были обращены к далекому будущему.
Принес сознание
конфликта личности и мировой гармонии, индивидуального и общего, неразрешимого в пределах истории.
Я могу сказать, что у меня был опыт изначальной свободы, и, в связи с ней, и творческой новизны, и зла, был острый опыт о личности и ее
конфликте с миром общего, миром объективации, опыт выхода из власти общего, был опыт человечности и сострадания, был опыт о человеке, который есть единственный предмет философии.
Это есть
конфликт нисхождения и восхождения.
Я принадлежу к тому типу людей и к той небольшой части поколения конца XIX и начала XX века, в которой достиг необычайной остроты и напряженности
конфликт личности, неповторимой индивидуальности, с общим и родовым.
Это было также острое переживание
конфликта между личностью и обществом, которое мне было, может быть, более свойственно, чем другим представителям идеалистического движения.
И дары эти усиливаются в
конфликте и в одиночестве.
Это
конфликт, который я переживал всю жизнь,
конфликт между жалостью и свободой, между состраданием и принятием страдания, которое вызывается утверждением высших ценностей, между нисхождением и восхождением.
Много сил я потратил на
конфликт с окружающей социальной средой.
В себе самом я чувствовал
конфликт элементов, родственных Л. Толстому, с элементами, родственными Ницше.
Было что-то личное мое в том, как я переживал этот
конфликт.
Слишком сильно у меня было чувство зла и падшести мира, слишком остро было чувство
конфликта личности и мира, космического целого.
Я постоянно был в оппозиции и
конфликте.
С ней, как расскажу потом, связан и мой отход от марксизма и многочисленные
конфликты моей жизни.
В другом месте я буду еще говорить о
конфликте жалости и творчества.
Я находился с ними в постоянном
конфликте.
Есть
конфликты, непреодолимые в пределах земной жизни.
Мои мысли о несотворенной свободе, о Божьей нужде в человеческом творчестве, об объективации, о верховенстве личности и ее трагическом
конфликте с миропорядком и обществом отпугивали и плохо понимались.